Рука и сердце [сборник litres] - Элизабет Гаскелл

в затемненный комнате уложили в ее маленькую кровать, она, так и не придя полностью в себя, погрузилась в глубокий сон. Тогда-то ее муж, изнемогающий под бременем горестных мыслей, осторожно высвободившись из крепко обхвативших его рук жены и запечатлев долгий нежный поцелуй на белом восковом челе, поспешно выскользнул из комнаты и из дому.

У подножия холма Моэль-и-Гест, то есть примерно в четверти мили от Тай-Гласа, росла маленькая уединенная рощица, заросшая шиповником и побегами белой брионии. Посреди рощицы располагался глубокий прозрачный пруд, в котором, как в зеркале, отражались голубые небеса, а по краям плавали широкие зеленые листья кувшинок. Когда же полуденное солнце достигало зенита, из прохладных глубин поднимались, приветствуя его, и цветы кувшинок. Рощицу оглашало множество разнообразных звуков: трели птиц, наслаждающихся ее тенью, неумолчное жужжание насекомых, кружащих над гладью пруда, монотонный шум далекого водопада, а по временам – блеяние овец, пасущихся на склонах гор. Все это сливалось в восхитительно гармоничную песнь природы.

Именно это место в прошлом выбрал Оуэн своим любимым пристанищем, когда был еще одиноким странником, паломником в поисках любви. И сюда, покинув Тай-Глас, точно по наитию, направился он сейчас, подавляя в душе растущую боль до тех пор, пока не окажется в этом всеми забытом леске.

В это время года погода меняется часто, и вот уже маленький пруд отражал не голубые ясные небеса, а темные, аспидного цвета тучи. По временам стряхивали с ветвей деревьев яркие осенние листья сильные порывы ветра, что заглушали все звуки, прилетев с вересковых пустошей, раскинувшихся в вышине, за горными ущельями. Вскоре стал накрапывать дождь, и затем он перешел в настоящий ливень.

Но Оуэн словно его не чувствовал. Он сидел на влажной земле, скрыв лицо в ладонях и всеми силами старался унять буйство крови в мозгу, неослабевающее, неудержимое, норовящее свести с ума.

Перед его внутренним взором предстал призрак его покойного дитяти и властно потребовал возмездия. А когда несчастный молодой человек попытался угадать, какой жертвы жаждет тот в своем желании мести, то содрогнулся, ибо это был его отец!

Снова и снова старался он прогнать эти мысли, но они всецело подчинили себе его воспаленный ум. Когда Оуэн наконец успокоился, он попытался составить какой-то план действий на ближайшее будущее.

В смятении того рокового мига он не заметил, что отец его бросился прочь из дому, еще не поняв, что ребенок погиб. Оуэн решил, что сквайр все видел, и потому сначала вознамерился отправиться к нему и поведать, какую боль он им причинил, устрашить и усовестить его скорбным достоинством их горя. Но затем передумал, ибо не доверял себе и боялся не сдержаться: старинное пророчество вспомнилось ему во всей ужасной полноте, и он затрепетал, боясь сделаться орудием рока.

В конце концов он принял решение навеки покинуть отца и перебраться вместе с Нест в какую-нибудь далекую страну, где она, возможно, забудет первенца, а он станет снискивать им пропитание трудами рук своих.

Однако когда он принялся обдумывать всевозможные меры, потребные для исполнения этого плана, то вспомнил, что все его деньги (а средствами сквайр Гриффитс снабжал его весьма щедро) хранятся в его запертом бюро в Бодоуэне. Стало понятно, что ему все-таки придется отправиться в поместье, и единственное, на что уповал он всеми силами души и что был полон решимости осуществить, – это избежать встречи с отцом.

Он поднялся и зашагал по уединенной тропинке в Бодоуэн. Под струями проливного дождя дом показался еще более мрачным и безлюдным, чем обычно, но Оуэн глядел на него с чувством, похожим на сожаление, ведь какими бы печальными ни были дни, которые он провел там, он вот-вот должен был покинуть его надолго, а то и навеки. Оуэн вошел в боковую дверь, выходившую в коридор, по которому двинулся в кабинет, где хранились все его книги, ружья, рыболовное снаряжение, писчая бумага, перья и прочее.

В комнате он начал торопливо собирать немногие вещи, которые намеревался взять с собою, поскольку не только опасался, что ему помешают, но и был одержим лихорадочным желанием уехать как можно дальше этой же ночью, если только Нест окажется в силах предпринять утомительное путешествие. Приготовляясь к отъезду, он пытался угадать, что почувствует отец, узнав, что некогда любимый сын навсегда ушел из его дома. Пробудится ли в душе его раскаяние, пожалеет ли он о своем поступке, изгнавшем сына из дому, вспомнит ли с горечью о любящем, преданном мальчике, который когда-то ходил за ним по пятам, не отставая ни на шаг? Или, увы, лишь порадуется тому, что исчезло препятствие к его супружескому счастью, не позволяющее в полной мере наслаждаться обществом жены? Не развеселятся ли они, обнаружив, что наследник Бодоуэна покинул их? Тут он вспомнил о Нест, юной матери, лишившейся ребенка и еще не до конца осознавшей глубину своей потери. Бедняжка Нест, так любящая, так привязанная к своему дитяти, – чем же ее утешить? Он вообразил ее на чужбине, тоскующую по родным горам, плачущую о дитяти своем и не желающую утешиться, ибо его нет[35].

Однако даже опасения, что Нест станет тосковать по дому, не заставили его поколебаться и не уменьшили его решимости; этот замысел столь властно овладел им, что, только удалившись от отца на нескончаемые мили и лиги, смог бы он отвратить проклятие, которое бросило зловещую тень на самое дорогое в его жизни и не рассеется, пока он не разлучится с убийцей своего ребенка.

Он почти закончил мучительные приготовления к отъезду и предавался нежным воспоминаниям о жене, как вдруг дверь отворилась и в кабинет заглянул проказник Роберт, явно вознамерившийся невозбранно завладеть какой-нибудь безделицей своего названого брата. Увидев Оуэна, он замешкался было, но тотчас же смело двинулся к нему и, взяв его за плечо, промолвил: «Нест yr buten! Как дела у Нест yr buten?»

Он злорадно устремил взгляд на Оуэна, желая убедиться, что его слова произвели то воздействие, на которое он рассчитывал, но был потрясен и испуган выражением его лица. Он отпрянул и бросился к двери, а Оуэн тем временем изо всех сил старался сдержаться, повторяя: «Он всего лишь ребенок. Он не понимает, что говорит. Он всего лишь ребенок!» Тем временем Роберт, полагая себя в безопасности, снова стал выкрикивать оскорбления, а Оуэн схватился за ружье, впившись в его приклад, словно тщась умерить тем свой гнев.

Но когда Роберт принялся с вызывающим видом осыпать бранью погибшего ребенка, Оуэн не вытерпел, и не успел злонравный негодник сообразить, что происходит, как